К исходу недели мое душевное волнение достигло пика. Я даже не могла молиться и всякий раз вскакивала с постели, когда слышала во дворе голоса или скрип полозьев. Но граф не ехал. Почему-то Ален не возвращался!..

Однажды утром, когда я еще не успела подобрать волосы, в комнату постучали, и Барбетта произнес: «Миледи, откройте».

Я бросилась к двери и распахнула ее. За порогом стояли управляющий, Барбетта, еще несколько слуг и Реджи. Лица у всех были торжественно-скорбные, и управляющий протянул мне свиток, перевязанный черным шнурком с новенькой печатью. Я осмотрела печать. На ней был королевский знак — три стилизованные пчелы. Сломав печать, я долго не могла прочитать несколько написанных в послании строк, потому что буквы прыгали перед глазами и роились, как настоящие пчелы. Но в конце концов они сложились в слова.

- Его величество выражает соболезнования, — сказала я и не узнала собственного голоса — как будто говорил совсем другой человек, не имевший к этой истории никакого отношения. — Милорд граф умер, сюда везут его тело, чтобы похоронить в семейном склепе.

Окна были затянуты черной камкой, и зеркала занавешены. У меня не было черного платья, поэтому я встречала тело мужа в красном домашнем платье, набросив на плечи черную шаль, которую одолжила мне Барбетта.

Реджи ходил рядом со мной, но не заговаривал. Да я бы ему и не ответила, потому что мною овладели неимоверная усталость и безучастие. Хотелось лечь и забыться, освободиться от всего — от душевной боли, от обязательств, от мысли о несбывшихся надеждах. Я ошиблась — милорд не разгадал моего знака. И я оказалась причастной к его смерти. К смерти человека, которого полюбила впервые, всем сердцем и навсегда.

Удивительно, но мое сердце не испытывало боли. В нем теперь была пустота. Как будто от Бланш осталась одна оболочка, которая двигалась, произносила слова, но душа улетела, оставив тело. К чему теперь жить? Видеть лицо Реджи, который с трудом сдерживал злую радость, оттого что его план, наконец-то удался — был исполнен моими руками. Я стала его сообщницей, соучастницей убийства.

Зачем теперь жить? Но оставалась Гюнебрет. Только она удерживала меня от богопротивного, отчаянного шага. Гюнебрет, которая по-прежнему была в руках предателя. Ален смотрит на нас с небес, он не простит, если я допущу, чтобы что- то случилось с его дочерью.

Закрытый гроб привезли к полудню. Я вышла встречать похоронные сани, и Реджи услужливо поддерживал меня под локоть.

Король отправил десять гвардейцев и десять монахов сопровождать в последний путь его верного подданного. Лица всех в знак глубокого траура, скрывали капюшоны. Мне тоже полагалось надеть вуаль, но вуали у меня не было. Я и подумать не могла, что стану вдовой.

Один из монахов встал на моем пути, когда я подошла к гробу.

- Лучше не открывать. Тело начало быстро портиться. Это зрелище не для женских глаз.

Я поспешно отступила. Но не потому, что испугалась увидеть труп. Просто всплеснула последняя надежда, что на самом деле Ален жив. На самом деле гроб пуст, а сам граф скоро появится, чтобы освободить нас.

Гроб пронесли в часовню и поставили у алтаря. Предстояла прощальная служба, а потом тело перенесут в склеп. Я стояла возле гроба, не решаясь уйти. Если бы рядом не было Реджи, я заглянула бы под крышку и — ах! — вдруг бы убедилась, что гроб на самом деле пуст!

- Выйдите все, пожалуйста, — попросил вдруг Реджинальд монахов, которые подготавливали церковь к приходу священника. — Дадим госпоже графине проститься с мужем наедине.

Монахи пошептались и покинули церковь, а Реджи и не подумал уйти за ними. Я разгадала его намерения, когда он решительно направился к гробу. Я бросилась ему наперерез и встала, раскинув руки:

- Ты и сейчас не можешь оставить его в покое! Не смей тревожить его останки!

Но Реджи оттолкнул меня и поднял крышку. От запаха гнили у меня потемнело в глазах, но я успела заметить в гробу, в соленой крошке, знакомое лицо — бледное, покрытое темными пятнами. Ошибки быть не могло — в гробу лежал мой милый Ален. И впервые с тех пор, как я узнала о его смерти, слезы хлынули из глаз.

Реджи со стуком захлопнул крышку и отошел в сторону, тяжело дыша и хватаясь за горло.

- Говорят, все грешники пахнут падалью после смерти, — сказал он, продышавшись.

- Похоже, этот был один из самых отъявленных грешников.

- Не смей оскорблять его, — сказала я, плача и не утирая слез. — Лучше подумай, что случится с твоим телом после смерти!

- Мне еще рано думать об этом, — Реджи достал платок и прижал его к лицу, спасаясь от гнилостного запаха. — Пойду, потороплю священника — пусть начинает отпевание. Де Конмору не место здесь, пусть воняет в склепе.

- Полагается три дня, чтобы все успели проститься!

- Три часа — и то много, — Реджи пошел к выходу. — Ты лучше бы переоделась, Бланш. Сразу после службы нас обвенчают.

- Обвенчает?! — я уже плакала навзрыд. — Хотя бы перед престолом божьим прояви милосердие, Реджинальд Оуэн! Я потеряла любимого, а ты требуешь, чтобы в этот же день…

- Ты всегда можешь отказаться, Бланш, — сказал он от порога. — Но только помни о последствиях своего отказа.

Он распахнул двери и пригласил монахов войти.

- Господа! — услышала я его твердый, звенящий голос. — Эти печальные события нанесли госпоже графине тяжелейшую душевную рану. Как преданный слуга его милости, покойного графа де Конмор, как лицо, которое он уполномочил оберегать его милую супругу, я обязан позаботиться о леди Бланш. После отпевания, когда тело милорда будет перенесено в семейный склеп, я и леди Бланш сочетаемся браком. Клянусь, что буду любить ее и оберегать до самой смерти.

В рыцарских романах, которые мы читали с сестрами, главная героиня, попадая в беду и будучи похищенной драконом, злобным герцогом или сарацинами, всегда падала в обморок, а приходила в себя уже в объятиях прекрасного рыцаря- спасителя.

Сейчас было самое время упасть в обморок, но я упорно не теряла сознания. Наоборот, мое сознания сейчас было как никогда ясное. Я замечала то, что прежде ускользало от моего взора — щелястый гроб (король поскупился даже обеспечить милорда достойным последним пристанищем), молодость монахов (один из них, проходя мимо меня, приподнял капюшон, посмотрев с интересом и легким сожалением, лицо у него было чисто выбритым — а ведь монахам нельзя бриться, и совсем не изможденным от постоянной аскезы), и даже капли воды с оттаявшего гроба ударялись о каменный пол, подобно свинцовым.

Появился священник, вошли слуги, Барбетта и еще одна служанка держали меня под локти, потому что меня колыхало, как осинку на ветру.

Отпевание началось.

81

Едва тело графа унесли в склеп, Реджи велел священнику готовиться к следующему обряду.

- Но это невозможно, — начал объяснять преподобный Дилан, — миледи только стала вдовой, должен пройти положенный срок траура…

- Это всего лишь обычай, — возразил Реджинальда. — Это не закон. Леди Бланш нужен защитник, ее пытались убить. Она не может оставаться одна.

- Я настаиваю… — начал горячиться священник, но один из монахов оттеснил его в сторону.

- Мы из монастыря Святого Сердца, — сказал он, — и имеем право благословлять на брак. Если ситуации и в самом деле требует такой спешки…

- Требует, — подтвердил Реджи. — Более того — любое промедление опасно.

- …тогда мы вполне можем совершить бракосочетание, если вас и леди это устроит,

- закончил невозмутимо монах.

- Как еще посмотрит на это король! — возмутился преподобный Дилан.

- Разрешение от его величества получено, — ответил Реджинальд. — Но если вы из личной прихоти хотите помешать этому союзу, отец Дилан, вам лучше уйти.

- Это немыслимо! — священник поправил воротничок и направился к выходу. — Я тут же напишу об этом его преосвященству! Сто лет назад за такое… — двери за ним захлопнулись.

- Начинайте подготовку к бракосочетанию, — деловито распорядился Реджи. — Пока я буду исповедоваться, невеста может переодеться… Хотя нет. Сойдет и так, — он подошел ко мне и взял за руки, нежно пожимая. — Ты для меня прекрасна в любом наряде. Вот только траурная шаль ни к чему, — он снял с меня шаль и перебросил Барбетте. — Мы готовы к исповеди. Правда миледи графине исповедь не нужна. Она ведь безгрешна, как ангел.